«Когда разгневанный взгляд Энлиля.

Словно быка небесного, царствие Киша свалил,

Словно быка могучего, домы Урука в прах повалил,

Когда Шаррукену, царю Аккада,

Энлиль от юга до севера

Пастырство и престол ему даровал,

В те дни Инанна пречистая в Аккаде святилище —

Дом свой женский просторный построить задумала,

В Ульмаше престол поставила.

Словно юноша, что новый дом себе строит,

Словно юная девица, что свой женский покой устраивает,

Дабы закрома полны были,

Дабы дома строить можно было,

Дабы люди сладко поесть могли,

Дабы люди сладко попить могли,

Омовеньям во дворце бы радовались,

Дабы в людных местах по праздникам бы толпились,

Вместе трапезу праздничную бы вкушали,

Дабы, словно птицы диковинные в небе,

Чужеземцы вокруг сновали,

Дабы жители Мархаша подчинились

Дабы обезьяны, слоны могучие, буйволы —

Звери невиданные —

На улицах просторных друг друга толкали бы, —

Псы породистые, сторожевые псы, козлы каменные,

Овцы горные длинношерстные, —

Инанна пречистая ночи не спала.

В те дни она житницы Аккада златом наполнила,

Зернохранилища сияющие серебром наполнила.

В склады зерновые медь очищенную, олово,

Пластины лазуритовые собирала грудами,

В ямах силосных запечатывала.

Матерей советами она одарила.

Отцов словами мудрости наделила.

Девушкам песни-пляски дала.

Юношам мощь оружья дала.

Малышам радость-веселье дала.

Кормилица дитя знатное ведет.

Барабаны деревянные бьют.

Из города — звон литавров,

Пред городом флейты поют.

Гавань, где суда у причала, ликованья полна.

Все чужеземные страны спокойны.

Все чужие народы довольны.

А владыка града, Нарамсуэн, пастырь,

Словно солнце на светлом престоле Аккада,

Сияя, восходит,

Града стена, словно гора, до небес доходит.

А ворота града, подобно Тигру,

Когда он в море вливается,

Инанна пречистая створки их широко распахнула,

И в Шумер добро само лодками потекло.

Марту, жители гор, те, что зерна не знают,

Отборных быков, горных козлов туда приводят.

Мелухиты, жители черных гор,

Диковины стран чужедальних привозят.

Эламиты и субарейцы, словно вьючные ослы,

Добро несут.

Управители, храмослужители,

Полевые надзиратели

Жертвы праздничные новолунные и новогодние

Постоянно отправляют.

Но в Аккада дворцах как они брошены? —

Жертвы те Инанна пречистая принять не смеет,

Словно сын послушный при устройстве дома,

Все изобилие принять не может.

Слово Экура подобно Сутям установлено.

В ужас Аккад оно повергло,

В Ульмаш страх с ним вступил.

Град, жилище свое, она покидает.

Словно девушка, что свой материнский дом оставляет,

Инанна пречистая святыню Аккада оставляет.

Словно герой, что к оружью стремится,

На град сраженье и битву кидает,

Вражеским людям его отдает.

Не прошло и пяти дней, не прошло десяти дней,

Украшения верховного жречества, царствования венец,

Знаки власти, престол царственности, дарованные,

Бог Нинурта в свой Эшумеш ввел.

Решения града Уту увел.

Разум града Энки увел.

Лучи сияния, что небес касались,

Ан во глубине небес замкнул.

Столб-опору священную прочную

Энки в Абзу погрузил.

Оружье града Инаниа увела.

Аккада святилище! Жизнь его, словно карп-малютка,

в бездну вод опущена!

Град единым взглядом глянул.

Словно могучий слон, шею к земле склонил.

Словно могучий бык, вверх рога задрал.

Словно дракон умирающий, головой заскользил.

Словно битву, тяжесть свою поволок.

А что царскому дому Аккада в истине и добре не жить,

Что сзади недоброе за ним стоит —

Рассыпаны домы, развеяны житницы, —

То в сновидении Нарамсуэну явлено было.

Он сердцем знал, да язык не молвил,

Никому из людей сказать не мог он.

Из-за Экура он в траур оделся.

Колесницы циновками тростниковыми покрыл.

С грузовых судов шерстяные подстилки убрал.

Сокровенное царства своего расточил.

Нарамсуэн семь лет без движения был.

Чтобы царь семь лет голову рукой подпирал —

Непотребное совершал, —

Кто когда-либо подобное видел?

Он сердцем знал, да язык не молвил,

Никому из людей сказать не мог он.

О храме он вопросил оракул.

Дабы храм построить, ему нет оракула.

И второй раз о храме вопросил он оракул.

Дабы храм построить, ему нет оракула.

Дабы решение переменить,

Энлилем сказанное он нарушил.

Он покорность свою преступил.

К войскам своим призыв бросил.

Как силач, что во двор большой входит,

К Экуру руки в кулаках он тянет.

Как бегун, что силу, бег начиная, рассчитывает,

Он святилище в тридцать сиклей оценивает.

Как разбойник, что город грабить сбирается,

Лестницы высокие ко храму ставит.

Дабы Экур, словно корабль могучий, порушить,

Словно в горе, где серебро роют, пыль поднять,

Словно гору, где лазурит добывают, прокопать,

Дабы град, словно Ишкуром затопленный,

Д абы шею его к земле склонить,

Для храма Экура — но он не гора, где рубят кедры! —

Топоры огромные он отлил.

Секиры обоюдоострые заточил.

К корням ею он лопаты приставил —

Основанье Страны он всколыхнул.

К ветвям его он топор приставил,

И храм, словно воин убитый, шею к земле склонил.

И всех стран чужедальних шеи к земле склонились

Трубы дренажные он сорвал —

Хлынул поток дождей небесных.

Сорвал деревянную обшивку ворот —

Уничтожена мощь Страны.

Во вратах, где зерно не срезают, зерно он срезал, —

От рук Страны зерно отрезал.

Во врата Благоденствия топором ударил —

Благоденствие чужедальних стран уничтожил.

Как в просторный водоем, где резвятся карпы,

Погрузил он большие лопаты в плавильные печи Экура.

Покой священный для сновидений,

Что света не видел, люди увидели.

Сосуды священные богов Аккад увидел.

Статуи лахама, что у главного входа во храм стояли,

Те, что запретного не совершали, —

А Нарамсуэн огню их предал.

Кедр, кипарис, можжевельник, самшит —

Дерево покоев священных содрал он.

Злато храма в ящики сложил,

Серебро в кожаные мешки уложил.

Медь, словно кучи зерна у привоза,

На пристани он насылал.

Над серебром храма серебряных дел мастер работает,

Над его лазуритом гранильщик трудится,

Медь его кузнец кует,

А ведь это все — не имущество завоеванного града!

Большие суда у причала пред храмом встали.

Большие суда у причала пред храмом Энлиля встали —

Добро храма ушло из града.

И когда добро храма ушло из града —

О, Аккад! — разум от него ушел.

Корабли пристань покинули, рассудок Аккад покинул.

Ураган ревущий, что страну охватил,

Потоп встающий, что не знает преграды,

Энлиль, за гибель Экура любимого —

Что ныне он погубит?

Он к стране Губин направил взоры,

Он бескрайние горы обрыскал взглядом, —

Нелюдей, несметные орды,

Гутиев, что не знают запретов,

Поведением — люди, да разуменьем — собаки,

Обликом — сущие обезьяны,

Их Энлиль из гор вывел!

Словно полчища саранчи покрыли землю.

Руки, словно сети-ловушки, по приказу его

Над полями простерли.

Из-под руки их ничто не уходит.

Их руки никто не избегнет.

Гонцы по дорогам больше не ходят.

Перевозчики через реку не перевозят.

Коз прекрасных Энлилевых из загонов угнали,

Подпасков с ними вместе погнали.

Коров из хлевов они угнали,

Пастухов вместе с ним погнали.

Колодники ныне несут стражу,

Разбойники засели на дорогах.

Створки всех городских ворот

Страны брошены в грязь.

Из-за стен городских всех далеких стран

Горькие плачи раздаются.

В городе, где полей просторных нет,

Они насаждения сажают.

Когда города застроенные они разрушили,

Поля просторные зерна не рождали,

Водоемы глубокие рыбы не приносили,

Сады меда-вина не давали,

Тучи дождей не изливали, травы в степи не вырастали.

В те дни масла — за сикль серебра полсила давали.

Зерна — за сикль серебра полсила давали.

Шерсти — за сикль серебра полмины давали.

Рыбы — за сикль серебра один бан давали.

И так на всех рынках всех городов продавали!

На крыше лежавший — на крыше и умер.

В доме лежавший — землей не засыпан.

Люди себя разрывали от голода.

В Киуре, великой священной ограде Энлиля,

Псы бездомные собирались в молчанье.

Двое входили — их всех вместе сжирали.

Трое входили — их всех вместе сжирали.

Липа раскрошены, головы расколоты.

Лида раскрошены, головы размолоты.

Праведник с неправедным перемешались.

Герой повалился на героя.

Кровь лжеца на кровь честного истекает.

Тогда Энлиль на месте святилища своего огромного

Маленький храм тростниковый построил.

От восхода и до заката их запасы он уменьшает.

Тогда старухи, что те дни пережили,

Старики, что те дни пережили,

Певцы-плакальщики, что пережили те годы,

На семь дней и семь ночей

Семь барабанов, чей голос до края небес доходит, поставили.

Литавры, кимвалы, громогласные барабаны гремят

Для него, Энлиля, в плаче.

Старухи — о, град мой! — крика не прерывают.

Старики — о, народ его! — вопля не прекращают.

Плакальщики — о, Экур! — не оставляют плачей.

Его девушки волосы на себе рвут непрестанно.

Его юноши кинжалами колют себя непрерывно…

Их плачи, материнские плачи — Отче Энлиль! —

Над холмом священным сияющим воздымаясь,

У светлых колен Энлиля звучат.

Оттого-то Энлиль в опочивальню свою святую вошел

И там неподвижно залег.

Тогда Син, Энки, Инанна, Нинурта, Ишкур, Уту,

Нуску, Нисаба — великие боги,

Дабы сердце Энлиля водою прохладною остудить,

Молитвенно ему молвят:

«Энлиль, град, что твой град разрушил,

Твоему граду подобен да станет!

Кто святыню твою осквернил — как с Ниппуром

С ним да поступят!

О, град! Твои головы да наполнят колодцы.

Пусть никто в том граде да не выберет друга!

Братья друг друга пусть не узнают!

Его девы в женском своем покое

Воистину да будут зверски убиты!

Пусть старик рыдает в своем собственном доме

Над убитой супругой!

Пусть, словно голуби, вопят в своих гнездах!

Словно воробьи, разметаны будут,

Словно голуби, в страхе неподвижно застынут!»

И второй раз Син, Энки, Инанна, Нинурта, Ишкур,

Уту, Ниску, Нисаба — великие боги

Ко граду взгляды свои обращают,

Аккад злым проклятием проклинают:

«О град, ты против Экура пошел,

А ведь это сам Энлиль есть!

Аккад, ты против Экура пошел,

А ведь это сам Энлиль есть!

Городские священные стены твои на всю высоту их

Да наполнятся плачем!

Словно пыль, да развеют твои святыни!

Пусть твой главный портал, где стоят фигуры лахама,

Словно воин напившийся, шеей к земле склонится!

Пусть вся глина твоя возвратится в Абзу,

Да станет глиною, что проклял Энки!

Пусть зерно твое в борозду возвратится,

Станет зерном, что прокляла Ашнан!

Все твое дерево в леса пусть вернется,

Деревом станет, что проклял Нинильдума!

Пусть твой скотобоец убьет супругу,

Тот, кто режет овец, пусть зарежет сына!

Пусть толпа ребенка, для святости избранного,

В реку бросит!

Пусть блудница твоя в воротах

Постоялого дома повесится!

Пусть жрицы-матери от детей своих отвернутся!

По цене серебра пусть идет твое злато,

По пене колчедана серебро продается,

По цене свинца твою медь путь купят!

Твой силач, Аккад, пусть свою потеряет силу,

Кожаный мех с подставки да не подымет!

Пусть осел твой отборный своей силе не радуется,

Целый день пусть лежит покрытый!

Пусть вымирает от голода город!

Пусть дитя лелеемое, к тонким яствам привыкшее,

На траве валяется!

Пусть благороднейший житель твой

Покрытие крыши пожирает!

Петлю ременную, что в доме отца его,

Пусть разгрызает своими зубами!

Во дворце, что на радость построен,

Пусть поселится унынье!

Пусть вопит злой дух степей безмолвных!

В местах откармливания птиц. скота,

Что очищаются обрядами,

Пусть лисы, жители руин, хвостами размахивая, шныряют.

В твоих главных вратах страны

Птипа ночная, вестник печали, пусть гнезда свивает.

Пусть град твой, что в былое время

От звуков музыки не спал,

От веселья не уставал,

Ныне же сотрясется от рева

Стад могучих загонов Нанны,

Подобно духу степи безмолвной.

По берегам твоих каналов, где лодки тащили бечевою,

Пусть трава высокая растет ныне.

На дорогах твоих проезжих,

Что для колесниц построены были,

«Трава плача» пусть растет ныне.

И еще раз так — на берегах, на бечевниках,

На отложениях ильных каналов

Дикие овцы да горные змеи

Пусть никому не дадут проходу!

В степи, где добрые травы росли, отныне

Пусть «тростник слез» вырастает.

Аккад, сладкие воды твои отныне

пусть солеными водами льются!

«Поселюсь в этом граде!» — тому, кто скажет,

Да не будет пригодно ему жилище!

«В Аккаде да переночую!» — тому, кто скажет,

Да не будет уютным место ночлега.

И когда Уту взойдет, так же будет!»

Берега его каналов, где лодки тащили бечевою,

Травой зарастают.

Пути, что для колесниц предназначены были,

«Травою плача» зарастают.

И еще раз так — на берегах, на бечевниках,

На отложениях ильных каналов

Дикие овцы да горные змеи никому не дают проходу.

В степи, где добрые травы росли,

«Тростник слез» растет отныне.

Сладкая вода Аккада горькою потекла водою.

Кто сказал: «В том граде да поселюсь я!» —

Жилище его ему неуютно.

Кто сказал: «В Аккаде переночую!» —

Место ночлега ему неудобно.

За то, что Аккад разрушен, Инанне хвала!»