Жил-был в стародавние времена один хозяин, детей у него не было. Сам-то хозяин об этом не очень горевал, а вот хозяйка день-деньской вздыхала да сетовала. А когда еще, как на беду, через семь лет хозяин. помер, так хозяйкиному горю и вовсе конца не было.

– Ну, помер муж, помер – что ж поделаешь… Так хоть бы ребенок после него остался, было бы кого нянчить.

Как-то прослышала вдова, что в городе один бедняк прокормить детей не может и потому отдает одного из девяти чужим людям на воспитание. Вдова сейчас же приказала запречь коня и покатила в город. Да ведь уж коли не повезет, так не повезет: тот человек уже кому-то отдал ребенка.

– Ах, будь ему пусто! – говорит работник. – Зря, хозяйка, съездили.

Хозяйка кручинится, ни слова не отвечает. Едут обратно и неподалеку от дома, когда через речку перебирались, вдруг видят – большущая рыбина на берег выскочила. Трепыхается на суше, будто не может обратно в воду попасть. Работник прыг с телеги и давай ловить рыбину, а та юркнула в воду и говорит:

– Нет, пусть сама хозяйка придет, ей поддамся !.. Подошла хозяйка. И впрямь, выскочила рыбина -на берег и говорит:

– Слушай, хозяйка, возьми меня, зарежь, свари и съешь – и пошлет тебе тогда Лайма сына. Только гляди, чтобы никому от меня ни кусочка не перепало.

Так и сделала хозяйка. Вот наказывает она работнице, чтобы та ни навару, ни мясца рыбьего не трогала. Да как же, послушается она! Ведь надо же отведать, ладно ли посолено?! Да и разве хозяйка когда-нибудь приходила сама поварешку лизать?! Экая важность! Отковырнула кусочек – славно, отхлебнула из поварешки – того лучше. А чешуя да потроха возле очага валяются, толку от них все равно никакого – выкинула за дверь на помойку.

А тут, как на грех, кобыла. Целый день она по двору бродила, травку щипала, на помойку забрела, вот и съела чешую с потрохами. Да и что говорить: с голоду и потроха за милую душу сойдут! Хозяин помер, работника целый день дома не видать – у бедной кобылы в брюхе хоть шаром покати.

А на следующую ночь вот что произошло: родился у хозяйки сын, родился у работницы сын и родился у кобылы сын! Прозвали люди кобыльего сына Курбадом.

Все трое парнишек вместе росли. Только Курбад посмелее да поухватистее был. Любимая его еда – орехи, питье – кобылье молоко, а место для спанья – на лежанке. По пятому году Курбад, бегая по лесу, уже перед маленькими деревцами не отступал. По шестому году – и с большими деревьями легко справлялся. А как седьмой годик стукнул, так ни волка, ни медведя уже не боялся.

И вот стал с годами Курбад таким богатырем, что все работы по хозяйству, даже самые тяжелые, для него – плевое дело. Даже пота на лбу у него никогда не видывали. Захотелось ему за такую работу взяться, чтобы хоть раз пот со лба смахнуть.

Вот как-то говорит он своим братьям – хозяйкиному сыну и работницыну, – что надумал он из нового дома нечистую силу выжить. Тот дом еще покойный хозяин поставил, да вот незадача – хозяин уже надумал в него перебираться, а нечистый еще с вечера туда вперед него забрался. И ничем пособить нельзя было, и жить там нет мочи, и нечистого не выкурить.

Упираются братья – где уж нам втроем справиться, коли всем домом не могли нечистого одолеть. А Курбад отвечает:

– Ваши матери вареной да жареной рыбки поели, а моя – сырой. Вот и ума мне больше досталось!

Наконец сдались братья, пошли с ним в бесовское логово. Как стемнело, начали мошки да букашки в щелях меж собой разговаривать:

– Поглядим, как эти трое разлетятся, словно мякина! Дай только нашему Трехглавому господину через мост перебраться.

Курбад эти разговоры слышит, а братья – нет. Вот о полночь говорит Курбад работницыну сыну:

– Ты самый слабый, бери свой меч и иди мост через речку сторожить. Пойдет там Трехглавый великан – ты его не пропускай. Он из трех великанов самый слабый, ты с ним справишься.

А работницын сын в ответ:

– Мне до этого дела нет! По мне, так пускай хоть кто там идет.

– Нельзя его через мост пускать, а то он верх возьмет. Ну, уж коли ты боишься, придется мне самому пойти. А для верности поставлю я здесь на окошке ковш с водой: ежели в нем молоко появится, значит одолеваю я в бою, а ежели кровь, так бегите к моей матери, пусть спешит на подмогу. Только не спите, не забудьте мой наказ!

Опоясался Курбад мечом, пошел на берег, сел у моста и ждет. Скоро и полночь, все тихо, только лягушки в реке, дикие гуси в воздухе да ласточки под мостом переговариваются. Одни в речке кричат: “Курбад! Курбад!”, другие в воздухе: “Одолеет врага-га! Одолеет врага-га!”, а третьи под мостом – “Три головы у великана, и все – чирк!”

В самую полночь слышит Курбад, идут великановы глашатаи: собака в поле воет, сокол в воздухе свищет. Вынул Курбад свой меч, поднялся и мечом загородил путь к мосту. Загудела земля, валит Трехглавый великан, да как наткнулся на Курбадов меч, так и остановился, будто перед стеной.

Взревел великан:

– Пропусти меня, Курбад, через мост!

А Курбад держит меч, как держал, и отвечает:

– Не пущу!

Трижды ревел на него великан, чтобы отступил Курбад, да толку никакого. Рассердился тогда великан и кричит:

– А ну-ка подуй, посмотрю, сколько денег ты сможешь выдуть из-под моста, из моей мошны! Дуй туда, в поле! Как дунул Курбад, так целую сиеквиету чистым золотом осыпал. Стал Трехглавый дуть – всего полсиеквиеты, да и то медными денежками. Увидал это Трехглавый, норовит назад податься, а Курбад не пускает, собери, говорит, прежде деньги. Великан не соглашается. Ну, коли не соглашаешься, давай на мечах биться. И пошла сеча: мост дрожит, земля гудит, мечи звенят, наконец головы великаньи с тулова полетели.

На радостях отпраздновал Курбад победу с братьями, до следующего вечера веселились. Как стемнело, опять в дом поспешили. А тут в щелях мошки да букашки опять переговариваются:

– Ладно, Трехглавого ты осилил, а вот как с Шестиглавым.управишься?!

Курбад эти разговоры слышит, а братья – нет. Дело к полуночи идет, говорит Курбад хозяйкиному сыну:

– Ступай сегодня ты мост сторожить! Только и этому боязно, и он отвечает:

– А мне какое дело! По мне, пусть хоть кто идет!

– Ну, коли вы оба такие трусы, придется мне самому идти. Через мост его пускать нельзя, а то потом и не справишься с ним. Для верности поставлю я здесь ковш с водой: явится в нем молоко – значит все хорошо, а ежели кровь, – бегите к матери.

Пошел Курбад на берег. Все тихо, только лягушки квакают: “Курбад! Курбад!”, дикие гуси гогочут: “Одолеет врага-га! Одолеет врага-га!”, да ласточки под мостом чивикают: “Шесть голов у великана и все – чирк!”

В самую полночь слышит Курбад – идут великановы глашатаи: собака в поле воет, сокол в воздухе свищет. Поднялся Курбад и мечом загородил путь к мосту. Идет великан о шести головах, земля гудит, а пройти-то и невозможно: меч перед ним. Кричит великан:

– Пусти меня, Курбад!

А Курбад держит меч, как держал, и отвечает:

– А вот и не пущу!

Трижды ревел великан, чтобы отступился Курбад, да все без толку. Наконец он кричит:

– А ну-ка подуй в чисто поле, посмотрю я, сколько ты денег можешь из-под моста, из моей мошны, выдуть!

Как дунул Курбад, так целую пурвиету золотом осыпал. Стал Шестиглавый дуть – всего полпурвиеты, да и то медными денежками. Видит это великан, норовит назад податься, да только Курбад не пускает. Пускай-де сначала деньги соберет. Не соглашается великан. Ну, коли не соглашаешься, давай на мечах биться. И пошла сеча: мост дрожит, земля гудит, мечи звенят, наконец и великаньи головы с тулова полетели.

Идет Курбад весело домой. Как только пришел, так и спать завалился, чтобы отдохнуть перед завтрашней битвой. На третий вечер мошки да букашки в щелях тревожиться стали:

– Будь ему пусто! Уже двоих осилил. Ну да ладно, ладно! .. Уж с Девятиглавым-то этакий сморчок не потягается!

Курбад слышит этот разговор, а братья – нет. Поставил он ковш с водой на оконце, наказал строго-настрого братьям, чтобы нынче глаз с ковша не сводили, а сам к мосту поспешил. Все тихо, как и в прошлую ночь, только лягушки неумолчно квакают: “Курбад! Курбад!”, дикие гуси гогочут: “Одолеет врага-га! Одолеет врага-га!”, да ласточки чивикают: “Девять голов у великана, и все этой ночью – чирк!”

Вот слышит Курбад – в самую полночь бегут великановы глашатаи: девять собак в поле воют, девять соколов в воздухе свищут. Стал Курбад посреди Моста. Подходит великан и кричит:

– Пусти меня, Курбад! А Курбад отвечает:

– Ты чего, гроздеголовый, разорался! Давай-ка силой мериться!

Ладно. Рубит Курбад мечом со всего маху. Одна голова слетела, только на ее месте три новые выросли. Видит Курбад, так и конца не будет, отбрасывает меч и голыми руками хватает великана за загривок. Только великан как хватит Курбада! Раз! – тот до колен в землю ушел. Ка-ак хватит второй! – так и до подмышек вогнал.

Видит Курбад – плохо дело, и говорит:

– Все борцы хоть минуту да передыхают, давай и мы передохнем.

Ладно. Сел великан, отдыхает. А Курбада одно донимает – что же мать на подмогу не бежит? И неведомо ему, что братья заспались, на ковш не глядят, знать ей не дают.

Сорвал он с ноги пасталу да как запустит прямо в окно, где братья похрапывают. Вскочили те, глядят: ковш крови полон. Помчались, как очумелые, к кобыле, а та раз-два – прискакала на подмогу Курбаду.

И пошло дело: как сын смахнет великану голову, так мать лягнет изо всей силы, только белые искры сыплются, срубленное место прижигают – не отрасти новым головам. Вскоре повалился великан, как колода.

После битвы пошел Курбад поспать в дом, откуда нечистую силу выжил. Да только сон не идет. Слышит Курбад, как мошки да букашки в щелях переговариваются:

– Побил, проходимец, наших мужей! Да только по мужьям-то жены остались – ведьмы. Отплатят они этому сморчку. Как только пойдут эти трое завтра по дороге, так вдова Трехглавого обернется постелью. Как увидят эту постель, так одного из них до того в сон потянет, что тут же повалится, а как повалится, так и в наших руках. А вдова Шестиглавого обернется родником. Как увидит второй из них родник, так жажда его одолеет. А уж как станет пить, так в наших лапах. А вдова Девятиглавого то в змею обернется, то в песьеглава, и станет донимать того проходимца, пока не отплатит ему люто.

Поутру отдал Курбад матерям деньги, что из-под моста выдул, чтобы они нужды не знали, и отправился с братьями в путь. Вдруг видят у обочины мягкую постель. Работницына сына сразу в сон потянуло, да в такой сладкий, что не удержаться. Только Курбад не дал ему улечься. Вынул он меч, да как рубанет по постели крест-накрест! На месте постели лужа крови осталась, и сон сразу прошел.

Идут дальше, увидали чистый родничок. На хозяйкина сына вдруг жажда напала, так и рвется к воде. Только Курбад не дает пить. Вынул он меч, да как рубанет по роднику крест-накрест. На месте родника лужа крови осталась, и жажда сразу исчезла.

На третий день приходят братья в чужую землю. А у владыки той земли черт трех дочек украл, когда они в бане мылись. И пообещал владыка младшую дочь и владения свои отдать тому, кто дочек вернет. Курбад тут же взялся их сыскать.

Хотят братья по всему свету идти тех дочек искать, а Курбад говорит:

– Нет! Где пропали, там и искать надобно. В бане пропали, с бани и начнем.

Берет вечером Курбад палицу, меч, крупы да котел. Разводит в бане огонь и давай кашу варить. Братья не дождались – уснули. В полночь заскрипела дверь в бане. Влез в баню черт – и швырк золы в кашу! Да Курбад сгреб его, зажал в дверях и давай палицей по спине охаживать.

Черт от боли чего только не обещает: даст, дескать, такую дудочку, в которую ежели подудеть – вылезут из земли десять карликов и любую работу справят. Дудочку Курбад взял, а черта снова лупить принялся, пускай скажет, куда трех дочек дел. Видит черт, дешево не отделаешься, сказывает:

– Вон за тем полем есть болото. Посреди болота на сухом пригорке большой-пребольшой камень. Если отвалить камень, откроется глубокая-преглубокая яма в земле. Спустишься в нее, там и дочки будут.

Курбаду этого довольно. Отпустил он черта, разбудил братьев, и пошли они болото искать. Да, точь-в-точь, как черт сказал: за полем болото, посреди болота пригорок, а на нем большущий камень со стог сена. Надул Курбад щеки да как дунет – так камень в болото плюхнулся, только брызги полетели. Ну, а дальше? Как в дыру спуститься? И смекнул Курбад: надо. в дудочку подудеть. Как подудел посильнее, выскочило десять карликов. Что, дескать, прикажешь?

– Приказываю такую веревку принести, чтобы до дна этой дыры доставала!

Раз-два! – карлики с веревкой уже тут как тут. Привязал Курбад работницына сына, но не успел и до половины спустить, как тот зашелся, завопил, чтобы назад поднимали, – боязно ему. И с хозяйкиным сыном та же история. Видно, самому Курбаду надо спускаться.

А чтобы братьям на болоте не мокнуть, приказал Курбад карликам поставить для них избу и всякой еды-питья припасти. Вмиг бревна в сруб уложены, стропила подняты, крыша настлана, посреди комнаты стол накрыт. Отпустил Курбад карликов, а сам, прихватив свою палицу, под землю спустился.

На полдороге уже черт маячит, тот самый, которого он вчера отлупил.

– Спустись, спустись, тут я тебя и придушу! Но не успел Курбад палицей замахнуться, как узнал его черт и скрылся – будто ветром его сдуло. Наконец достала веревка до дна, и увидел Курбад большую равнину. На другом конце ее дом стоит, из трубы дым идет. Пошел туда Курбад, подходит к дому.

А тут, оказывается, как раз самого черта жилье. Три повара в большущем котле черту обед варят. Увидали повара чужого, всполошились:

– Ой, да знаешь ли ты, куда попал?! Явится наш повелитель, он тебя одним пальчиком пришибет!

– А ну вас, заячьи души, не тарахтите! – отвечает Курбад и присаживается подле котла.

А повара все его уговаривают, чтобы он лучше за печкой спрятался, а то им попадет за то, что чужого впустили.

Послушался Курбад.

Немного погодя является черт, начинает принюхиваться: чужим духом, дескать, несет. Повара врут: ворона только что пролетела. Успокоился черт, идет к котлу попробовать, довольно ли соли, ладно ли уварилось.

Только нагнулся черт с поварешкой, как Курбад выскочит из-за печи да как смахнет мечом черту голову, так она и плюхнулась в котел, а за нею и тулово туда же.

– Покамест черт в котле варится, – говорит Курбад, – выкладывайте мне, где украденные дочки.

Рассказали повара, что одна живет в серебряном дворце, а принадлежала тому черту, которому только что голову смахнули. Другая – в золотом дворце и принадлежит Трехглавому черту. Третья – младшая – в алмазном и принадлежит Шестиглавому.

Выслушал все это Курбад, опоясался мечом и направился к серебряному дворцу. Вышла из того дворца молодая девица и от удивления даже руками всплеснула:

– Ой, парень, да куда же это ты забрел?! Явится мой мучитель, он тебя мизинчиком пришибет!

– Ну-ну, девица, неужто он так страшен?! Так знай, что мучителя твоего уж нет в живых, а я пришел тебя освободить.

Услышала это девица, упала Курбаду в ноги и заплакала от радости.

Оглядел Курбад хорошенько серебряный дворец, поел,. попил и стал девицу о сестрах расспрашивать. Рассказала она ему все и присоветовала, как лучше все дело сделать, а потом принесла диковинную посудину со снадобьем, которую черт на окне оставил.

В той посудине два снадобья было: то, что справа, – прибавляет силы, то, что слева, – убавляет. Отведаешь то, что справа, – силы через край прибудет, то, что слева, – на целый год сила пропадет. Отпил Курбад справа – ух ты, сколько в нем силы прибавилось, самому в диковину!

С утра отправился Курбад в жилье второго черта, Трехглавого, и этого прикончил. Вот уже две сестры свободны.

На третий день черед Шестиглавого. Только тут у Курбада дело не так гладко пошло: черт успел уже отобедать и к третьей сестре в алмазный дворец отправился.

– Ну, ничего! Я до него и там доберусь, – сказал Курбад и зашагал ко дворцу.

Смотрит – посудина со снадобьем на окне стоит, а сам Шестиглавый спит после обеда, храпит вовсю. Повернул Курбад посудину: сильное снадобье справа оказалось, бессильное – слева, – и пошел поглядеть, как младшая сестра поживает. Нашел красавицу-девицу, только очень уж грустную. Увидала она незнакомца и воскликнула тихонечко:

– Ой, парень, куда же ты забрел ! .. Вот встанет мой мучитель, он тебя мизинчиком пришибет!

– Ну-ну, не так уж он силен. Лучше разбуди-ка его, а мой меч укажет ему дорогу к разным мошкам да букашкам. Этаким душегубам лучше там спать, чем в алмазных дворцах.

Разговаривают они, а тем временем Шестиглавый пробудился, стал на другой бок поворачиваться, а под ним кровать так заскрипела, что в третьей комнате в ушах засвербило. Кинулась девица к Шестиглавому, успокаивает: спи, дескать, спи. А тот принюхивается и спрашивает, с чего это чужим духом несет? Девица говорит, что мышь только что пробежала, – спи, мол, спокойно. Поверил Шестиглавый и опять заснул.

Тут уж Курбад мешкать не стал: вынул свой меч, открыл дверь да как рубанет наотмашь, сразу три головы долой. Взвился черт, как молния, и кинулся сильного снадобья отпить, а вместо него выпил бессильного. Отрубил Курбад остальные три головы и выкинул их вместе с туловом в лужу.

Бросилась младшая сестра Курбаду на шею, плачет от радости, не знает, как благодарить его. А Курбад коротко объясняет, что явился он не благодарности ради, а за тем, чтобы взять ее за себя замуж, остальные же сестры должны выйти замуж за его братьев, что наверху у дыры сидят, ждут.

– Ну хорошо, заберем сестер и отправимся скорей к отцу свадьбы играть. А то чего доброго – пронюхают родичи убитых чертей, что ты с нашими мучителями расправился, так насядут на тебя саранчой.

– Ладно, ладно, поторопимся!

Вышел Курбад за ворота и оглядывается на алмазный дворец. Заметила это младшая сестра и спрашивает:

– Что это ты, парень, так грустно поглядываешь?

– Эх, кабы за труды мои этот алмазный дворец с собой захватить!

– Чего же проще? Вот мой венец, обнеси его трижды вокруг дворца – и превратится тот дворец в алмазное яйцо.

Так и вышло. Взял Курбад алмазное яйцо и поспешил к средней сестре в золотой дворец.

За воротами снова оглядывается.

Средняя сестра спрашивает:

– Что это ты, парень, так грустно поглядываешь?

– Эх, кабы за труды мои этот золотой дворец с собой захватить!

– Чего же проще! Вот мой венец, обнеси его трижды вокруг дворца – и превратится тот дворец в золотое яйцо.

Так и вышло. Поспешили они втроем к серебряному дворцу за третьей сестрой.

За воротами опять Курбад оглядывается. Старшая сестрица спрашивает:

– Что это ты, парень, так грустно поглядываешь?

– Эх, кабы за труды мои этот дворец с собой захватить!

– Чего же проще? Вот мой венец, обнеси его трижды вокруг дворца – и превратится тот дворец в серебряное яйцо.

Так и вышло. Торопятся они вчетвером к дыре, чтобы наверх выбраться. Привязал Курбад старшую сестру и дергает веревку, чтобы братья вытаскивали. Вытащили те старшую сестру, вытащили среднюю, вытащили младшую. Скидывают веревку, чтобы и Курбада вытащить.

А ведьма – вдова убитого Девятиглавого великана – примчалась оборотнем – и раз! – перегрызла веревку. Веревка – шлеп! – на землю. А большущий камень – бух! – из болота и завалил дыру. Даже избушка, карликами поставленная, исчезла. Братья с сестрами рады, что хоть сами уцелели и домой вернуться могут.

Остался Курбад один под землей. Делать нечего, взял свою палицу, опоясался мечом, пошел выход искать. Сейчас бы ему вспомнить про свою дудочку да подудеть, авось карлики и помогли бы. Да ведь так уж оно водится: в беде-то человек теряется.

Вот идет он, идет, доходит до избушки, а перед нею слепой старичок прямо на дворе скотину пасет.

– Чего же ты, старче, скотину моришь? Вон где пастбище, тучное-претучное.

– Тучное-то оно тучное, да только те луга песьеглава – нельзя там пасти.

– А где тот песьеглав живет, дома ли он сейчас?

– Сейчас его нету, да ведь это все едино: не могу там пасти – сторожит в лесу те луга громадная птица.

– Неужто она так страшна?

– Какое там страшна, да что ж поделаешь – сама подневольная. Если не усторожит, песьеглав ей за это отплатит. В позапрошлом году дозволила она мне малость попасти на тех лугах, а тут и явился песьеглав, лишил меня глаз, ау птицы детей градом побил. Есть у него и посудина со снадобьем, чтобы зрение вернуть, да ведь как до нее доберешься.

– Избавил бы я тебя, старче, от того песьеглава, кабы ведал ты, как отсюда наверх выбраться.

– Ежели ты того песьеглава одолеешь, так птица в благодарность и вынесет тебя на землю.

– Ну? Тогда добро! Гони скотину на его луга, пускай бежит сюда биться.

Вот скотина на выгоне, мчит сюда песьеглав, и началась драка. Сгреб Курбад песьеглава за песью глотку, придавил ногой и давай палицей возить, да так, чтоб признался, собачий сын, где посудина со снадобьем для глаз хранится. Пригвоздил Курбад песьеглава мечом к земле, сходил за посудиной и помазал старичку глаза тем снадобьем. Вот и зрение к старичку вернулось.

А песьеглав освободился от меча– и на Курбада. Двинул его Курбад раз палицей – хоть бы что. Двинул другой – хоть бы что. Двинул третий – задрыгал песьеглав ногами и сдох.

Старичок, не помня себя от радости, живо ведет своего спасителя к гнезду той птицы; знал он, что на птенцов ее опять град собирается. Подошли к гнезду: сидят там птенцы, изрядные уже, только еще голые. ,Пока разглядывали их, с ревом налетел град. Курбад еле успел прикрыть птенцов, так он спас их от града.

Только град прошел, прилетает птица – с доброго коня ростом. Опускается перед Курбадом и молвит:

– Благодаря тебе хоть раз у меня дети вырастут. Чем же тебе отплатить?

– Вынеси меня на землю, другой платы не хочу!

– Ладно, вынесу. Только дорога дальняя, море широкое, так что ступай и убей трех подземных быков и нарежь их кусками. Ежели поверну в дороге к тебе клюв – кидай мне каждый раз по куску.

Пошел Курбад за быками. Ой, и быки же это были: замычат – палица ходуном ходит, топнут – земля трясется. Только Курбад хвать одного за рога – и голова долой, хвать другого – голова долой, хвать третьего – голова долой.

На другое утро забирает Курбад бычье мясо, влезает птице на спину, и пустились они в дорогу. Девять дней и девять ночей летели. На десятый день уже край земли виден. Оглянулся Курбад, а мясо-то все вышло. Что же делать? Без мяса ослабеет птица. Нечего делать! Вырезал Курбад мечом икру из левой ноги и накормил ею птицу, вон уже и земля недалеко.

К вечеру Курбад счастливо добрался до старого короля, нашел там свою невесту и братьев. Они рассказали, что с веревкой случилось, а Курбад – о своих похождениях под землей.

За рассказом-то и вспомнил про алмазное, золотое и серебряное яйца. Взял он венец младшей сестры, обнес его трижды вокруг того места, где решили дворец поставить, бросил алмазное яйцо оземь, – и вырос алмазный дворец.

Потом у средней сестры взял венец, обнес его трижды, бросил золотое яйцо оземь – вырос золотой дворец.

Наконец взял венец у старшей сестры, обнес трижды, бросил серебряное яйцо оземь – вырос серебряный дворец.

Отдал хозяйкину сыну и его невесте золотой дворец, работницыну сыну и его невесте – серебряный, а своей невесте оставил алмазный дворец.

После свадьбы думал Курбад спокойно пожить во дворце, отдохнуть от трудов своих. Да только ведьмы злые не дают покоя ни днем, ни ночью: то лучшую скотину погубят, то посевы вытравят, то на подданных мор нашлют.

Понял Курбад, что во всем вдова Девятиглавого виновата, и решил очистить от нее свое царство. Взял он три берковца соли да три берковца рассолу, пошел змею-ведьму искать.

“Кабы удалось ей в глотку соли насыпать, – думает Курбад, – побежала бы она пить. А пока она лакать будет, я прибегу и прикончу ее”.

На третий день летит ведьма змеей крылатой, шипит, крыльями бьет, пасть разевает. Нацелился Курбад да и закинул все три берковца соли прямо ей в пасть. Зафыркала та и повернула к морю жажду унимать.

Курбад следом за нею, но он еще и моря не увидал, как змея, напившись, уже назад несется. Примерился Курбад да как плеснет ей рассолом в глотку! Зафыркала змея и снова повернула к морю жажду унимать. А Курбад и след ее потерял.

Искал, искал Курбад, пока не вышел к морю. Видит – там кузница. А в кузнице Чудо-Кузнец кует. Говорит он Курбаду, что пешим ту змею-ведьму все равно не догнать. А выкует он ему такого коня, что не успеет и пук льна сгореть, как на нем можно трижды вокруг света облететь. Только оглядываться нельзя.

Покамест Курбад с Кузнецом разговаривали, змея налакалась и уже мимо кузницы летит. Схватил Кузнец пригоршню раскаленных искр и швырк ведьме в пасть, да только лишь конец языка ей опалил.

Выковал Кузнец для Курбада коня. Сияет конь, словно звезда. Сел на него Курбад и пустился за ведьмой вдогонку. Мчится конь ветром через моря широкие, через леса высокие.

Только что это? Гул за спиной неслыханный: деревья трещат – грох-треск! Вода хлещет – шип-плеск!

Обернулся Курбад, и в тот же миг загремел гром, сверкнули молнии – и конь пропал. Жалеет Курбад, что забыл наказ Кузнеца, оглянулся. Хоть поздно, да смекнул, что все это ведьмины проделки были, да сделанного не воротишь.

Прилег Курбад у ручейка на опушке, посудину со снадобьем рядом поставил. Отдохну, думает, потом отхлебну сильного снадобья и со свежими силами опять за ведьмой пущусь. Да только все наоборот получилось, потому что ведьма тем временем сговорилась с чертом перехитрить и вовсе извести Курбада.

Пока он похрапывал, обернулась ведьма жабой, подскакала к посудине со снадобьем, повернула ее – сильное снадобье справа, бессильное – слева. Проснулся Курбад, захотел сильного снадобья выпить, ан выпил бессильного. Тут же заметил, бедняга, что случилось, да уж поздно: теперь на целый год сила пропала.

А черт уже тут как тут. Нанимайся, говорит, ко мне на год в работники. А не хочешь, – выходи силой мериться.

Думает про себя нечистый: “Уж я-то тебя работой пройму – сам ноги протянешь!”

Согласился Курбад, только с одним уговором: ежели кто из двоих из-за работы разгневается, у того три ремня из спины вырезать. Черту такой уговор по душе пришелся.

С утра посылает черт Курбада зайцев пасти. А известно, что за тварь эти зайцы: стоит выгнать, как они и разбегаются. Под вечер пастух один на выгоне сидит – ни единого. зайца не видать.

Ну, ничего! Как только солнцу заходить, достал Курбад дудочку, подудел, явились десять карликов. Принялись они искать, да шнырять, да сновать, да сгонять – примчались зайцы как оголтелые.

Увидал черт всех зайцев, думает: “М-да, с этим шутки плохи, на него бессильное снадобье не действует!”

С утра велит черт коров пасти и наказывает, чтобы вечером от сытости приплясывали. Только выгнал их Курбад, как разбежались коровы, точно вчерашние зайцы. Да только карлики на звук дудочки снова явились – стали искать, да шнырять, да сновать, да сгонять – всех коров в одно место согнали.

А Курбад подбил палицей каждой корове ногу, вот они и приплясывают.

– Слышь ты, никак ты ноги коровам поперебивал?! – посинел черт от гнева.

– Сам же наказывал, чтобы к вечеру приплясывали, а теперь еще и гневаешься.

– Нет, нет, Курбад, я не гневаюсь.

– Ну, коли так, давай другую работу!

С утра велит черт лошадей пасти и наказывает, чтобы к вечеру, как пригонит, все смеялись. И лошади разбежались, как давеча коровы. Но явились опять карлики,– давай искать, да шнырять, да сновать, да сгонять – всех лошадей в одно место согнали.

Отрезал Курбад у каждой лошади верхнюю губу и погнал домой, а лошади скалятся.

– Слышь ты, никак лошадям губы поотрезал?!

– Сам же наказывал, чтобы они смеялись, а теперь гневаешься.

– Нет, нет, Курбад, я не гневаюсь!

– Ну, коли так, давай другую работу!

С утра велит черт запрячь кобылу и вспахать за день столько, сколько белая сука обежит. Запряг Курбад кобылу в такие короткие оглобли, что та и шагу ступить не может,– соха не дает. Поймал белую суку, избил ее своей палицей, загнал под клеть, а сам посиживает на сохе да вечера дожидается. Приходит вечером черт.

– Ты чего не пашешь?

– Чего не пашешь! . . Сука не бежит, кобыла не идет.

А тут еще и ты гневаешься.

– Нет, нет, я не гневаюсь!

– Ну, коли так, давай другую работу!

С утра велит черт вычистить конюшню, которая годами вил не видывала. Подудел Курбад в дудочку, явились карлики, принялись скрести, мести, нести, везти, словом – раз-два, конюшня чиста. Приходит вечером черт поглядеть. М-да, не придерешься.

С утра велит черт запрячь кобылу – а это сама чертова старуха была – и привезти целую сажень дров из лесу. Наложил Курбад сажень дров – не тянет кобыла. Ну, коли не тянет, стал Курбад своей палицей к кобыльим бокам примеряться.

– Чего это ты мои бока меряешь? – спрашивает кобыла.

– Да вот хочу вырезать из твоих боков кожи побольше – мне на пасталы, а тебе легче воз будет тащить.

– Не вырезай, не вырезай, я и так вытащу! . . Потянула кобыла, притащила воз домой. Дома черт на кобылу как бешеный накинулся. А кобыла отвечает:

– На словах-то ты силен! А вот ступай сам, увидишь, каково с этим Курбадом сладить!

– Да уж не гневаешься ли ты? – спрашивает Курбад.

– Нет, нет, не гневаюсь!

– Ну, коли так, давай другую работу!

С утра велит черт овцу к обеду зарезать. Курбад требует показать, которую резать. А черт отвечает:

– Режь ту, которая на тебя таращится.

Пошел Курбад в хлев, видит – все овцы на него таращатся, ну и принялся всех колоть. Беснуется черт, а Курбад спрашивает:

– Ты уж не гневаешься ли?

– Нет, нет, не гневаюсь!

– Ну, коли так, давай другую работу!

С утра велит черт принести две меры муки, чтобы клецок из нее наготовить: одну меру клецок съесть Курбаду, другую – черту. Уселся Курбад позади черта и спускает клецки за пазуху. А черт ел, ел и объелся, потом всю ночь мучился.

С утра велит черт баню истопить. Хочет попариться, чтоб полегчало. В бане бедняга-черт охает, стонет.

– Знаешь, Курбад, переел я малость. А ты как?

– И меня вроде мутит, только я средство знаю: распорю брюхо мечом, пусть клецки вываливаются.

Вышел Курбад в предбанник, вытряхнул клецки на пол и говорит:

– Вот теперь я здоров!

Попробовал было черт себе брюхо распороть, да так и не смог – очень уж больно. Курбад от смеха катается, а черт не отзывается, только бурчит сердито:

– На него бессильное снадобье совсем не действует. Экое нутро у сморчка, экая силища ! ..

Парились оба при лунном свете до самой полуночи.

Вдруг хватает черт свой топор в десять берковцев весом и говорит Курбаду:

– На-ка топор, пошли в лес дуб валить.

Взял Курбад топор за топорище и уставился на месяц.

– Чего смотришь? Пошли давай!

– Пошли, пошли … Только знаешь, что? Ох, как мне охота топором Старцу в окошко запустить!

– Да ты спятил! Всего у меня один топор, и тот хочешь загубить. Давай его сюда, пошли!

– Пошли, пошли …

Пришли в лес. Залез черт на дуб, пригнул его к земле, как хворостину, и зовет Курбада, чтобы тот рубил. А Курбад привалился к толстому дубу и глядит на месяц.

– Чего таращишься – руби!

– Срублю, срублю, только больно охота мне сначала топором Старцу в окошко запустить, давненько не слыхал я, как он бранится.

– Ох, шальной, не задевай Старца! Давай лучше сюда топор, я сам стану рубить, а ты полезай и держи дуб.

Залез Курбад на вершину. А дуб – шасть! – взвился да махнул Курбада через себя, прямо на зайчишку. Схватил Курбад зайца и ждет, пока дуб повалится. Рубил черт, рубил, свалил дуб, да только промашку дал: верхушка к дому пришлась, а ствол к лесу. Взял Курбад зайца и идет к черту.

– Где ты там околачиваешься? Чего дуб не держал?

– Вовсе не околачиваюсь.

Младшего братца вот встретил, поговорили, давно не видывались.

– А чем твой брат занимается?

– Скороход он.

– А ну давай мы с ним наперегонки!

Ладно. Как выпустил Курбад зайца, так тот и полетел, хвостишко вскинув. Бежал, бежал черт, какое там – не догнать.

– Знай смеешься над моим братом – на все-то ты замахиваешься, а ничего не можешь. Ну, так как же с дубом быть? Берись за верхушку, а я за комель. Но уж, понятно, как взялись, так без всяких передышек прямо до дому.

Схватился черт за верхушку и попер напролом через лес, только треск стоит. А Курбад сидит на комле и едет. Пришли домой, черт пот со лба утирает, а Курбад посмеивается.

– Слабоват ты, братец, коли тебя так быстро пот прошибает.

– С утра велит черт чертенят привезти и хорошенько накормить. Запряг Курбад кобылу, поехал за чертенятами, наложил их навалом в телегу, сверху добрую жердь-прижимину положил, затянул веревкой и поехал домой.

Только по дороге чертенята один за другим вываливаются из воза да верещат:

– Ой, Курбад, падаю! .. Ой, падаю! . .

Решил Курбад по-иному с ними управиться – кто выпал, того трах о колесо! Как упал, так бах о колесо! Так всех и перебил.

Дома усадил всех перебитых чертенят рядком у стола, набил им рты едой, каждому миску на колени поставил и пошел кобылу выпрягать. Вскоре черт является и вопит:

– Курбад, так ведь ты моих детишек перебил!

– Вот уж нет. Погляди хорошенько, это они с голода померли: у всех рты набиты и миска в руках. Ей-же-ей, с голода, дорвались до жратвы и подавились, ненасытные.

– Брось, зашиб ты их!

– Да уж не гневаешься ли ты?

– Нет, нет, не гневаюсь!

– Ну, коли так, давай другую работу!

Наутро черт говорит Курбаду:

– Слушай, вечером я пойду на свадьбу. Как управишься с кобылой, собирайся .туда же. И если увидишь, что я сижу между невестой и женихом, кинь на меня глаз.

Вышиб Курбад у кобылы глаза и пошел на свадьбу. Только черт между женихом и невестой уселся, Курбад и запустил в него кобыльим глазом – оглянулся черт. Немного погодя швырнул и вторым, вскочил черт, в дверь – и домой. Дома беснуется.

– Зачем у кобылы глаза вышиб?

– Сам же велел глаза на тебя кидать.

– Да ты что! . .

– А ты уж не гневаешься ли?

– Нет, нет, не гневаюсь!

– Ну, коли так, давай другую работу!

– Дам, дам!

Лег Курбад спать, а сам слушает, как черт со своей старухой переговаривается. Надо бы, дескать, потихоньку к Курбаду подобраться и уложить его топором. Ежели не поторопиться, так Курбад и сам его изведет. Конец года недалеко, а там и бессильное снадобье перестанет действовать.

Услышал это Курбад, слез с постели, поставил в изголовье горшок со сметаной, чтобы на человечью голову было похоже, а сам за печкой спрятался.

В полночь крадется черт на цыпочках, да как трахнет по горшку, так черепки и полетели. Смеется черт, бежит к чертовке, рассказывает:

– Вот угостил, так угостил – мозги так и брызнули!

А Курбад бежит за чертом и спрашивает, с чего это он горшок разбил. Как увидал черт Курбада, так коленки у него затряслись: вот ведь идол, не убить его никак.

Схватил он под мышку свои пожитки и старуху – и понесся к ведьме, Курбадовой ненавистнице. А Курбад за ними по пятам гонится. Немного погодя черт говорит жене:

– Ну, можно малость передохнуть, больно уж ноша тяжела.

– А как же, передохнуть надо! – поддакивает Курбад из-за чертовой спины.

– Курбад! И ты здесь?

– А как же! Где ты, там и я …

Подхватил опять черт свои пожитки да жену и помчался к речке, – решил где-нибудь на бережку поспать, отдохнуть. Только присел, как Курбад снова тут как тут.

– Курбад! И ты здесь?

– А как же! Где ты, там и я!..

Вот попал черт в передрягу! Хоть помирай – ни убить Курбада, ни убежать от него.

Наконец надумал так: положил жену рядышком, а Курбада с самого края, чтобы сонного его в речку столкнуть.

Да так тебе Курбад и заснет, лежа рядом с чертом! Лежит, со сном борется, дожидаясь, пока те заснут. А потом перекатил чертову жену на свое место, сам на ее место улегся и ждет, что дальше будет.

Встрепенулся ото сна черт и столкнул свою старуху сонную в речку. А когда заметил, что сам свою старуху утопил, – забегал по берегу, ногами топает, руки ломает. Схватил тут Курбад свою палицу, да как даст черту по макушке, так тот и пошел ко дну.

Вот Курбад и от чертовой кабалы освободился. Повернул он к дому, идет, палицей поигрывает и чувствует, как к нему прежние силы возвращаются. Идет, идет, зашел в большой лес. Сидит на опушке старичок и кнуты вьет.

– На кого, старче, кнуты вьешь?

– На ведьм – житья от них в этом лесу не стало, каждому путнику отбиваться изо всей мочи приходится. Только этими кнутами и можно с ними совладать. Если бы нашелся богатырь, который разнес бы их поганое логово, – очистился бы от них лес навсегда.

Решил Курбад взяться за это дело. Подождал он вечера, когда вся нечисть в свое логово убралась, и завалил нору большим камнем. Потом взял свою палицу, отвалил малость камень, выпустил одну тварь – и хлоп ее палицей! Отвалил опять, другая вылезает – хлоп ее! Отвалил камень, третья вылезает– хлоп ее! Так всю ночь провозился, пока всех не прикончил. С той поры чисто в лесу стало.

На другой день наткнулся Курбад по другую сторону леса на человека, который сидит около большущего костра и вопит без устали:

– Холодно мне! Холодно мне!

– Так чего же не греешься, коли холодно?

– Да только я попробую погреться, как примчится мой мучитель – оборотень и сожрет меня.

– Не бойся, грейся себе, я с этим оборотнем разделаюсь!

Так и вышло. Только человек стал руки греть, как примчался оборотень, зубами лязгает. Схватил Курбад оборотня за глотку, разорвал надвое и бросил в огонь – пускай ведьмам на закуску жарится. Сгорел оборотень, обуглился, огонь потух, а человеку больше и не холодно.

Пошел Курбад дальше. Видит человека – сидит тот на берегу озера и вопит без устали:

– Пить хочу! Пить хочу!

– Чего же не пьешь, коли пить хочешь?

– Да как только попробую напиться, так примчится мой мучитель – орел и сожрет меня.

– Пей, не робей, я с ним разделаюсь!

Так и вышло. Только человек напился, летит орел, крыльями хлопает, клювом щелкает. Отрубил ему Курбад голову и швырнул нечисть в озеро. Озеро тут же высохло, и у человека жажда прошла.

Наконец вернулся Курбад домой. А тут новая напасть поджидает: околдовала подлая ведьма его жену, лежит та при смерти. До того ее хвороба измучила, что бедняга и мужа не признает. Но Курбад и на этот раз не растерялся. Взял он снадобье, что у песьеглава отнял и которым старцу зрение вернул, и вылечил им свою жену.

Зажил он спокойно и счастливо, а подлая ведьма не решалась в его владения показываться, но все помышляла, как отомстить за мужа. Не смогла сама Курбада пронять, так облетела девять царств, натравила девять владык пойти на Курбада войной.

Собралась рать огромная, и сын третьего владыки, великан непобедимый, повел ее в Курбадовы владения. Собрал и Курбад свою рать, повел ее навстречу недругу.

И пошла сеча страшная: мечи звенят, палицы трещат. Сбил Курбад великана палицей, да пока собирался меч вытащить, успел великан своим мечом ранить его в левое плечо.

Увидала это подлая ведьма, забила крыльями от радости, взлетела над Курбадом и сплюнула свою ядовитую желчь прямо ему в раненое плечо. Вскинул Курбад левую руку, поймал ведьму и удавил. Вскинул правую – рассек великану голову. Да тут разошлась по нему желчь ядовитая, повалился Курбад на свою палицу и помер.