Гуннар н Хёгни взяли тогда все золото, наследье Фафнира. Между Гьюкунгами и Атли была тогда вражда. Он обвинял Гьюкунгов в смерти Брюнхильд. Помирились на том, что они должны были отдать ему в жены Гудрун. Они дали ей выпить напиток забвения, прежде чем она согласилась выйти замуж за Атли. Сыновей Атли звали Эрп и Эйтиль. А Сванхильд была дочерью Сигурда и Гудрун.

Конунг Атли пригласил к себе Гуннара и Хёгни и послал к ним Винги и Кнефрёда. Гудрун знала коварный замысел и написала им рунами, чтобы они не приезжали. В подтверждение она послала Хёгни кольцо Андвари, которое она обвязала волчьим волосом.

Гуннар сватался к Оддрун, сестре Атли, но ему ее не отдали. Тогда он женился на Глаумвёр. А Хёгни был женат на Костбере. Сыновей их звали Солар, Сневар и Гьюки.

огда Гьюкунги приехали к Атли, Гудрун велела своим сыновьям просить оставить Гьюкунгов в живых. Но они не захотели. У Хёгни вырезали сердце, а Гуннара бросили в змеиный ров. Он играл на арфе и усыпил змей, но одна гадюка укусила его в печень.

Конунг Тьодрек был у Атли и потерял там большую часть своих людей. Тьодрек и Гудрун жаловались друг другу на свои несчастья. Она сказала ему:

«Девой счастливейшей

в женских хоромах

я родилась,

любила я братьев,

покуда мне Гьюки

золота не дал, —

золото дал он

и выдал за Сигурда.

Таким был Сигурд

пред Гьюки сынами,

как стебель лука,

из трав встающий,

как легкий олень

меж тварей лесных,

как золота пламя

пред оловом тусклым.

Зависть братьев

моих обуяла —

муж мой был лучшим

между героями;

спать не могли,

ни дела обсуждать,

пока они Сигурда

не погубили.

Грани примчался, —

слышен был топот, —

Сигурд тогда

сам не приехал;

были все кони

обрызганы кровью,

в пути утомясь,

убийц привезли они.

С Грани пошла я

беседовать, плача,

стала расспрашивать,

слезы роняя;

Грани понурил

голову низко —

знал о беде он:

не стало хозяина.

Долго терзалась я,

долго молчала,

все же спросить

решилась у Гуннара.

Голову скорбно

Гуннар склонил;

Хёгни сказал мне

о смерти жестокой:

«Лежит изрубленный

там за рекой

убивший Готторма, —

отдан волкам он.

Взгляни на юг —

вот Сигурд лежит!

Слушай, как воронов

каркает стая,

добычу орлы

с клекотом делят,

волки над мужем

твоим завывают».

Гудрун сказала:

«Хёгни, зачем ты

счастья лишенной

о горе подобном

поведать вздумал?

Пусть сердце твое

ворон терзает

в далекой земле,

которой не знаешь ты».

Одно лишь Хёгни

молвил в ответ, —

сумрачен был он

от сильного горя:

«Гудрун, тебе бы

сильней горевать

о том, что сердце

склюют мне вороны!»

Одна я ушла

после этой беседы

в лес, чтобы взять

волчью добычу:

не голосила,

руки ломая,

не причитала,

как жены другие,

как мертвая, сидя

над телом Сигурда.

Ночь мне казалась —

как в новолунье,

когда над Сигурдом

в горе сидела я;

мнилось, что волки

благо бы сделали,

если б меня

жизни лишили!

Если б сгорела

я, как береза!

Пять дней я спускалась

по горным склонам,

пока не увидела

Хальва палаты.

Прожила я у Торы

семь полугодий,

у дочери Хакона

в датской земле.

Шитьем золотым

меня забавляла,

вышивая палаты

и витязей датских.

Вышили с ней мы

конунгов подвиги,

были на тканях

воины князя,

щиты червленые,

гуннов воители,

с мечами и в шлемах

княжья дружина;

по морю струги

Сигмунда плыли —

драконьи морды

и штевни резные;

вышили мы,

как бились на юге

Сигар и Сиггейр

на острове Фьоне.

Проведала Гримхильд,

готская женщина,

где я живу

Оставила вышивку,

вызвала сына,

чтобы спросить

своенравного воина,

согласен ли он

сестре отплатить

иль выкуп за мертвого

мужа отдаст он.

Гуннар готов был —

и Хёгни тоже —

выплатить золото,

выкуп за распрю.

Спросила она,

кто согласится

коня оседлать,

в повозку запрячь,

скакать на коне,

сокола взвить,

луком из тиса

стрелы пуская.

Вальдар датский,

и Ярицлейв с ним,

Эймод третий,

а с ними и Ярицкар

в палату вошли,

подобны князьям,

Лангбарда воины,

в красных плащах,

кольчуги их в золоте,

острые шлемы,

мечи у бедра,

волосы темные.

Каждый пытался

подарок вручить мне,

подарок вручить

и в печали утешить,

как будто могли

горе мое

этим унять,

но им я не верила.

Гримхильд напиток

мне поднесла

терпкий, студеный,

чтоб горе забыла я:

сдобрен он был

силой земли,

холодной волной

и кровью вепря.

Были на роге

багряные руны —

что они значат,

прочесть не могла я:

вереска рыба,

Хаддинги края

несрезанный колос,

звериная пасть.

Были в той браге

многие беды,

листья и желудя

жженого пепел,

роса очага

и жертв требуха,

печень свиная,

свары гасящая.

Забыли тогда,

что совершили.

Трое князей

ко мне подошли,

прежде чем мне она

молвила слово.

«Дам тебе, Гудрун,

золота груду,

все, что отец

в наследье оставил,

кольца червленые,

Хлёдвера земли,

ковер драгоценный

за конунга мертвого.

Девушек гуннских,

ткущих искусно,

золотом шьющих

тебе на забаву, —

Будли сокровища

будут твоими,

вся в золоте выйдешь

замуж за Атли!»

Гудрун сказала:

«Нет, не бывать

браку такому,

никогда я за брата

Брюнхильд не выйду!

Мне не пристало

с отпрыском Будли

род умножать

и радостно жить!»

Гримхильд сказала:

«Враждебной не будь

к героям воителям,

хоть и повинны

мы пред тобою!

Снова все будет,

как если б жили

Сигурд и Сигмунд, —

роди сыновей лишь!»

Гудрун сказала:

«Гримхильд, постылы мне

шумные пиршества,

как уступлю я

желаниям Атли,

если трупов чудовище

с Хугином вместе

Сигурда кровь

пили из сердца!»

Гримхильд сказала:

«Великого конунга

я тебе выбрала,

первым из всех

он признан повсюду;

с ним проживешь ты

до самой смерти,

а не захочешь —

не быть тебе замужем!»

Гудрун сказала:

«Нет, не стремись,

к сварам привычная,

злое родство

мне навязать!

Гуннару он

зло причинит,

сердце у Хёгни

вырвет из ребер.

Не буду спокойной,

пока не убью

того, кто забавы

мечей затевает».

Горько рыдая,

молвила Гримхильд,

беды сынов

и родичей видя,

злые напасти

для них ожидая:

«Еще я дам земли

и с ними дружину,

Винбьёрг и Вальбьёрг,

коль взять ты согласна, —

до смерти владей

и счастлива будь!»

Гудрун сказала:

«Выбор я сделаю,

конунга выберу,

но так поступить

родня принуждает:

не суждено мне

счастливой быть с мужем,

братьев беда

не спасет сыновей!»

Воины все

на коней вскочили,

вальские жены

сели в повозки:

семь дней мы ехали

по землям студеным,

семь дней веслами

волны месили

и семь еще дней

посуху шли.

Тогда вратари

высокого града

открыли ворота,

чтоб въехать во двор нам.

Разбудил меня Атли —

в тревоге была я,

предчувствуя смерть

родичей милых.

Атли сказал:

«Норны меня

пробудили недавно,

зловещую мне

дали загадку:

мне снилось, ты, Гурун,

дочь Гьюки, вонзила

отравленный меч

в тело мое».

Гудрун сказала:

«Сон про железо

огонь предвещает, —

женщины гнев —

желанья пустые:

язву я выжгу

и вылечу хворь,

хоть бы тебя

я ненавидела».

Атли сказал:

«Снилось еще,

что здесь во дворе

упали побеги, —

их посадил я, —

вырваны с корнем,

облиты кровью,

лежат на столе, —

я должен жевать их.

Снилось, что пущены

соколы мною,

голодные птицы,

навстречу погибели;

как будто сердца их,

набухшие кровью,

в горе смешал я

с медом и съел их.

Снилось, что пущены

мною щенята,

два их, и воют

оба уныло;

снилось, что падалью

стало их мясо,

что его пожирать

принуждают меня».

Гудрун сказала:

«То воины будут

улов обсуждать,

у белых рыб

отрывая головы:

дохлыми станут

в недолгое время,

перед рассветом

люди съедят их.

Атли сказал:

Не легла, не спалось мне,

жаждавшей мести,

на ложе моем —

ясно я помню…»